«Бактрийские» ковры: миф? Реальность! По следам семинара «Ковёр-самолёт» в Музее прикладного искусства Узбекистана в Ташкенте.

18.06.2012 Рубрики: Древняя Центральная Азия, Прикладное искусство Узбекистана Метки: ГМПИУз Ковроткачество Прикладное искусство Эльмира Гуль 1 808 просм. комментария 2

В Фейсбуке есть группа «Терра Термез», созданная по инициативе академика Академии Художеств, министра по делам культуры и спорта  Узбекистана Турсунали Кузиева. Участниками этой группы было проведено несколько культурных мероприятий. Одним из мероприятий был семинар «По следам Ковра-самолёта», посвящённый истории древнего ковроткачества. На семинаре были представлены  несколько докладов, одним из которых был доклад доктора искусствоведения Эльмиры Гуль, под названием  «Бактрийские» ковры: миф? Реальность!

UrumqiWarrior бактрийский ковер — фрагменты

Эльмира Гуль любезно согласилась на размещение этого доклада на art-blog.uz.  Выкладываю текст доклада без сокращения и купюр. Думаю, многим любителям древности будет интересен   этот доклад. Если есть какие нибудь возражения или замечания, желающие смогут оставить комментарии или написать на майлы, указанные в контактах.

Эльмира Гюль

«Бактрийские» ковры: миф? Реальность!

С античной Бактрией связана одна из интереснейших страниц в истории Узбекистана, вот уже на протяжении многих десятилетий привлекающая внимание исследователей всего мира. Местная культура и этнический фон представляли собой синтез оседло-земледельческих (собственно бактрийских) и степных (сакских, юэчжийских) элементов; с завоеваниями Александра Македонского происходит распространение и адаптация эллинистической культуры, наконец, на рубеже нашей эры уже кушанская Бактрия знакомится с культурой Индии. Сплав всех этих компонентов, в различных сочетаниях, давал оригинальные результаты: уникальные произведения искусства, которые, как в зеркале, отражали доминирующие художественные тенденции.

Бактрия представляла собой высокоразвитую культурную область еще с эпохи бронзы; при Ахеменидах – считалась одной из самых богатых и сильных сатрапий этой империи. Со времени завоеваний Александра Македонского стартует бактрийская античность; походы величайшего полководца древнего мира открыли путь для греко-римских влияний в азиатском пространстве, их приметы сохраняются даже в жизни современных жителей Узбекистана!

Карта Бактрии

Слияние привнесенных греческих и местных, бактрийско-сакских, черт характерно для культуры Греко-Бактрийского царства, эллинистического государства, просуществовавшего с 250 до н.э. по 125 до н.э. Руководящие посты в государстве принадлежали греко-македонским колонистам, которые бережно прививали и сохраняли ценности своей далекой родины. Города строились и росли по образу и подобию греческих, торговля и ремесла процветали, в искусстве адаптировались образы эллинского мира… Примеры синтеза инокультурных и автохтонных черт можно обнаружить во всех сферах искусства.

Судьба царства была незавидной – в итоге оно было разбито саками, затем их сменили племена юэчжей, еще одних представителей культуры Великой степи. Однако эллинская «прививка» еще на протяжении многих веков давала свои плоды, в том числе в эпоху основанной юэчжами Кушанской империи, расцвет которой пришелся на 105 – 250 годы н.э.

Художественная культура греко-бактрийского и кушанского периодов представлена уникальным нумизматическим материалом, скульптурой и терракотовой пластикой, керамикой, в том числе типично греческих форм, стенными росписями, изделиями из металла, слоновой кости… Находки ткацких грузил (Дальверзин, I – II вв.) свидетельствовали о производстве тканей. Однако античные текстильные изделия на территории Узбекистана практически не сохранились, и лишь сенсационные находки за пределами бактрийских границ – в Синзцян-Уйгурском автономном округе (Китай) и Ноин-Уле (Монголия) стали возможностью говорить о высочайшем развитии художественного текстиля, разнообразии его видов, техник и стилей, а также о характере взаимодействия доминировавших в то время культур, отражавшегося в памятниках искусства.

Как известно, текстиль – материал нестойкий, подверженный быстрой изнашиваемости, и лишь счастливый случай способствовал сохранности древнейших образцов. Нестандартные условия помогли сохранить для потомков и самые ранние из известных образцы бактрийского текстиля. Это шерстяная и войлочная одежда, фрагменты настенных ковров, выполненных в безворсовой (паласной) технике из могильников с мумифицированными телами в районе пустыни Такла-Макан, славящейся необычайно сухим и жарким климатом (бассейн реки Тарим, Синзцян-Уйгурский автономный округ, Китай).

Карта местности находки

Сами могильники, как часто бывает в археологической практике, были обнаружены случайно: в 1895 г. британско-венгерский ученый М. Стейн наткнулся в засушливых соляных песках пустыни на захоронения с мумифицированными телами людей, удивительно похожих на европеоидов. В начале XX в. аналогичная ситуация произошла со шведским ученым С. Хедином, который также пытался их идентифицировать. Однако археологическая наука того времени не смогла оценить их в должной мере; о мумиях вскоре забыли.

Известно, что в 1970-х гг. китайские власти просто сжигали все новые находки мумий: их настораживал их европеоидный вид, и, с учетом напряженного уйгурского вопроса, открытие замалчивалось. В 1984 г. во время очередных земельных работ близ местного населенного пункта Сампулы, вновь были выявлены коллективные захоронения с более чем 100 останков в каждом, датируемые, как и предшествующие, периодом II в. до н.э. – IV в. н.э.

Находка британско-венгерского учёного М. Стейн

Постепенно факты получают огласку: уйгуры проявляют повышенный интерес к находкам, стараясь доказать китайским властям, что захоронения принадлежат автохтонам – предкам уйгуров. Несколько тел выставляют в музее Урумчи. История с мумиями стала приобретать политический контекст. В результате почти детективной истории был проведен генетический тест, который показал, что мумии имели то же самое генетическое происхождение, что и современные европейцы – скандинавы, итальянцы, а также… жители Сибири. На предполагаемый «европейский» след наталкивал и анализ текстиля; в частности, Э. Барбер обнаружила поразительное сходство фрагмента клетчатой ткани из могильника с кельтским тартаном (клетчатой шерстяной тканью, из которой шьется шотландский килт).

Однако ситуация с предполагаемым европейским влиянием на развитие азиатского региона и «переселением» европейцев в Китай становится объяснима благодаря исследованиям канадского медика Д. Фаукса. В частности, на основании анализа генетических материалов он сделал вывод, что предками скандинавов-викингов были гунны: «доказано, – пишет автор, – что племенные группы мигрировали из Средней Азии до Скандинавии» (Faux 2007). В этой связи более объективно звучит версия, что таримские захоронения принадлежали центральноазиатским кочевникам, которые ранее оставили свой генетический след во многих странах Европы, в частности, в Скандинавии и Италии. Одежда и татуировки погребенных – платья-халаты, юбки, штаны, высокие конические войлочные головные уборы, войлочная и оленьей кожи обувь типа мокасин, войлочные чулки – также типичны для культуры кочевых племен Центральной Азии (значительное количество во многом аналогичной одежды дают могильники Пазырыка).

Известно также, что Таримский бассейн – одна из территорий расселения тохаров, известных также как юэчжи (юэчжи, по китайским источникам, – «белые люди с длинными волосами»; название племени произошло от местности, где они обитали: горы Ючжи в провинции Ганьсу). Этнический типаж мумифицированных, возбудивший мировое научное сообщество, находит устойчивые параллели с общеэтническим юэчжийским типом, хорошо известным по раннекушанским монетам и скульптуре Халчаяна (I в. н.э., юг Узбекистана), дворца начинающей свое возвышение кушано-юэчжийской династии. В этой связи есть основания считать таримские захоронения юэжчийскими.

Судя по находкам сопровождающих предметов из могильников, юэчжи вели подвижный образ жизни (остатки конных повозок, деревянные дисковые колеса и проч.), однако использовали таримские курганы в течение нескольких столетий в качестве династийной усыпальницы.

Однако главное для нас – обнаруженный в погребениях текстиль. Это одежда из тканой шерсти, насыщенного пурпурно-красного цвета, а также голубого, коричневого и зеленого, с клетчатыми и диагональными узорами. Самые интересные находки – фрагменты безворсовых сюжетных ковров, из которых была сшита одежда – штаны на одном из погребенных. Анализ подтвердил, что ковровая ткань была изготовлена в III – II вв. до н.э.

Фрагменты ковра, найденные в погребении.

Уникальность обнаруженных текстильных материалов – тканей, ковров и войлоков – не только в их древности (текстильные находки античного времени крайне редки сами по себе), но и в возможности оценить факты этнической истории, пути миграций, особенности быта жителей античного времени. Также находки дают возможность отметить высокий художественный уровень ковроткачества, сложившуюся традицию использования ковров в быту, в частности, в виде стенных тканых картин. Декор основных ковровых фрагментов – сюжетные изображения, выполненные с большим мастерством, отличающиеся точным следованием натуре, выразительной реалистической подачей. Достижению выразительности рисунка способствовала широкая цветовая гамма ниток, насчитывающая до 24 оттенков (в настоящее время фрагменты находятся в музее Урумчи, Синьцзян, Китай).

Существующие версии предполагают, что ковер висел на стене дворца где-нибудь в завоеванной греками Азии, и был сделан в Селевкии, Пальмире (Малая Азия) или Причерноморье; звучала и версия с греко-бактрийским городом Ай-Ханум, основанным греческими колонистами. Также считается, что он выполнен греческими мастерами, главный персонаж трактуется как греческий воин.

Однако давайте обратимся к первоисточнику. На одной из частей – изображение вооруженного копьем воина, почти в натуральную величину (очевидно, сюжет центрального поля), на второй – трубящий кентавр в окружении разбросанных вокруг цветочных розеток и пальметт (фрагмент бордюра?). Образ воина весьма индивидуален. Это молодой мужчина крепкого телосложения, с округло-мягким, массивным подбородком, прямым носом, миндалевидными голубыми глазами, несколько набрякшими нижними веками. На голове – золотая диадема, поддерживающая зачесанные назад волосы. Лицо персонажа находится в трехчетвертном обороте – такой прием действительно типичен для классического греческого искусства и встречается повсеместно в греко-римских мозаиках стран Северной Африки и Передней Азии.

Вместе с тем, исследователи отмечают типично «скифскую» одежду и аксессуары «греческого» воина. Как результат, предположение о том, что перед нами – греко-македонский воин в одежде кочевника, не выдерживает критики; скорее, мы видим типичного представителя юэчжийско-сакской знати, с характерными чертами лица, уже известными по нумизматическому материалу и скульптуре Халчаяна, дающей множественные примеры общеэтнического юэчжийского типа. Важными этноопределяющими признаками являются прическа и диадема – такие головные повязки-диадемы были типичны для кочевых народов; кожаные ободки носили рядовые жители, диадемы из тонкого листового золота – вожди.

Весьма показателен в плане культурных взаимодействий и второй фрагмент, с изображением кентавра в кругу цветочных розеток. Кентавр – классический образ греческой мифологии, однако его появление было инспирировано знакомством с миром степных кочевий: для греков, столкнувшихся в свое время с конными всадниками кочевых племен – скифов, саков и прочих, казалось, что люди буквально срослись с лошадьми, настолько умелыми и ловкими наездниками были последние.

Кентавр на ковре трубит в трубу, подобную салпинксу – греко-римскому духовому музыкальному инструменту, громкие звуки которого сигнализировали о начале военного похода или атаке. Интересно, что по форме и назначению салпинкс схож с популярными узбекскими инструментами – карнаем и сурнаем. В средние века карнай служил для исполнения боевых или торжественных сигналов, в том числе для связи на больших расстояниях; в наши дни с его помощью созывают всех окрест на свадьбы. Возможно, оба инструмента имели в качестве прообраза военную трубу греко-македонских легионеров. Предположение основано на том, что практика использования салпинкса выработана опытом военных походов, а до прихода македонцев в Бактрии сколь либо серьезных военных событий не фиксируется, таким образом, этот инструмент – привнесенная традиция.

В целом декор ковра говорит о том, что он выполнен в греческой изобразительной стилистике (реализм, прямое следование натуре), и одновременно с хорошим знанием особенностей кочевнического мира, его быта и мифологии. Сюжет ковра – аллегория военных побед номадов. Главный персонаж – сакский (юэчжийский) вождь – свидетельство того, что ковер ткался греко-бактрийцами по заказу, в качестве предмета дани. Также возможно, что ковер украшал погребальную камеру вождя одного из племен. Параллели с нумизматическим материалом, халчаянской скульптурой подтверждают, что ковер был соткан в Бактрии. В Тариме ковер очутился по причине вполне понятной – таримский район был местом захоронения юэчжийской знати на протяжении многих веков. Однако остается неясным, почему ковер был разрезан и стал материалом для шитья штанов, спустя почти 2 века после его создания.

Существует обывательское мнение, что кочевники заказывали ковры оседлым народам, не умея производить высокохудожественных вещей. Возможно, оно основано на данных Страбона, писавшего, что эллины привозили к устью Дона ковры для продажи скифам.  Однако жители кочевий издавна пользовались собственного производства коврами – войлочными, безворсовыми и ворсовыми (самый ранний сохранившийся экземпляр ворсового ковра – из могильников Горного Алтая, V в. до н.э., где были захоронены юэчжийские вожди). Более того, именно степной кочевой мир, с его обилием шерсти и потребностями в мобильных жилищах и емкостях для перевоза домашнего скарба, дал в свое время толчок для развития такого феномена, как ковер.

В отличие от стиля ткачества, типичного для «западных» городских цивилизаций, с реалистической подачей образов, манера «степного» рисунка тяготела к условности и декоративизму. В упомянутых могильниках был обнаружен еще один фрагмент безворсового ковра, с изображением стилизованных грифонов с меандровыми мотивами на крыльях (бежевый и сиреневым рисунок по светло-синему фону), выполненный в «зверином» стиле. В зарубежных источниках он оценивается как бактрийский, сделанный под греческим влиянием. Однако сравнение с грифонами на войлочных коврах из Пазырыка позволяет сделать уточнение – это ковер юэчжийский, при этом не исключено, что он мог быть сделан на территории Бактрии.

Еще одну важную группу «бактрийского» текстиля представляют изделия из хуннских могильников Ноин-Улы (Монголия, рубеж н.э.). Первые находки в горах Ноин-Улы были сделаны исследователем П.Козловым еще в начале ХХ века. Здесь среди прочих находок был обнаружен текстиль, поражающий разнообразным декором: войлочный ковер со сценой терзания в «зверином» стиле, вышитые ковры с изображениями всадников в «скифских» одеждах.

К.Тревер отнесла фрагменты вышитых ковров с персонажами к изделиям эллинизированной бактрийской среды около II в. до н.э. Более конкретен был Л.Ремпель, выявив общность образов – европеоидные лица с характерными прическами, перехваченными лентами-диадемами – на сохранившихся фрагментах с портретами правителей-юэчжей на ранних кушанских монетах и скульптурой Халчаяна;  Г.Пугаченкова также подтверждает юэчжийско-кушанское происхождение вышитого ковра. Вместе с тем, она замечает, что изобразительный, в реалистической манере выполненный сюжет – это уже продукт не степной кочевой культуры, а городских ремесленных мастерских Бактрии. Очевидно, как и в «сампульском» случае, ковер был выполнен в Греко-Бактрии по заказу юэчжей.

На одном из фрагментов – голова мужчины в трехчетвертном обороте (вновь – тот самый типичный для греческого искусства прием), обод-диадема, собирающая зачесанные назад волосы, крепится к полотну ковра самостоятельной золотой тесьмой – явный признак, что перед нами – правитель племени.

Феномен Ноин-Улы – в непрекращающейся щедрости могильников; с 2006 по 2009 гг. новосибирские ученые сделали новые находки уникальных по своему декору вышитых ковров I в. до н.э.  Реставрированные фрагменты изображают сцену битвы, а также череду шествие спешившихся воинов и жрецов к алтарю с пылающим огнем.

Автор находки Н.Полосьмак  оспаривает «бактрийско-юэчжийскую» атрибуцию обнаруженных прежде аналогичных ноин-улинских фрагментов. Археолог считает, что ткань, на которой вышит ковер – из Сирии (Дура-Европос), Пальмиры или Палестины, а сама вышивка сделана на территории северо-западной Индии (современный Пенджаб), где еще до возникновения там Кушанской империи существовало индоскифское государство.

Однако убедительным фактором, свидетельствующим в пользу бактрийско-юэчжийской версии, является явное портретное сходство персонажей со все той же скульптурой Халчаяна, их принадлежность к юэчжийскому этническому типу. На одном из фрагментов мы видим изображение мужчины в профиль, чей образ – практически полное совпадение с изображением «Правящего «Герая» Санаба Кушана» на серебряной тетрадрахме, обнаруженной в 1967 г. в поселке Вахшинский. Одежда воинов также практически совпадает с панцирными доспехами юэчжей, известными по все той же халчаянской скульптуре.

Ковер дает также возможность говорить о вероисповедании правящей династии в эпоху ранних Кушан: алтарь с горящим огнем апеллирует к зороастризму. Известно, что кочевая степь была не чужда зороастризма, познакомившись с этой религией в эпоху Ахеменидов. Такого рода композиции были известны степнякам еще в сер. 1 тыс. до н.э. – по мидийским коврам из все тех же курганов Пазырыка. В данном случае сцена поклонения включает в себя также элемент шаманизма – в руках персонажа, стоящего у алтаря – гриб, типичный атрибут шаманских камланий (галлюциногенные грибы, как пища, дарованная Богом, использовались для достижения необходимого транс-состояния). Сочетание зороастрийских и шаманистских элементов вполне вписывается в обрядовую практику юэчжей, еще верных степным племенным культам и верованиям, но уже перенимающих религиозные ритуалы городских цивилизаций, как это происходило в период становления Кушанской империи. Показательно отсутствие индо-буддийских символов. Наличие гриба в композиции позволило Н. Полосьмак сделать вывод, что этот особый сорт использовался также при изготовлении хаомы (Полосьмак 2010).

Подводя итог, отметим, что бактрийские ковры – уникальная страница в истории текстиля Центральной Азии, свидетельствующая о том, что античная Бактрия была одним из регионов высокоразвитого текстильного производства. Авторство этих ковров принадлежало как греко-бактрийским мастерам, носителям реалистической изобразительной традиции, так и ткачам степных обществ, бывших важным политическим и культурным фактором в развитии Бактрии, которые сохраняли верность популярному «звериному» стилю, и, одновременно, находились под обаянием греческого искусства.

— интернет-ресурс

Faux 2007: Faux David K. Kurgan culture in Scandinavia