Воспоминания о П.Пикассо
История, кажется, не знала художника, творчество которого вызывало бы столько споров. О Пикассо никто не говорит спокойно; одни его поносят, другие превозносят. Ему посвящены сотни книг на различных языках. О нем писали Аполлинер и Элюар, Маяковский и Арагон, Пабло Неруда и Кокто, Рафаэль Альберта и Веркор, Макс Жакоб и Незвал; ему посвящали длинные трактаты и восторженные поэмы. Многие художники, критики, журналисты вот уже полвека издеваются над ним.
В различных городах мира — в Париже и в Праге, в Токио и в Риме, в Нью-Йорке и в Стокгольме, в Мехико и в Цюрихе, в Сан-Паулу и в Амстердаме, в Москве и в Берлине — выставки его работ становятся событием, о котором говорят не только среди художников, но на улицах, в клубах, в кафе, в метро.
Сорок лет назад я присутствовал на премьере балета “Парад”, декорации были написаны Пикассо, и, когда занавес поднялся, в зрительном зале началась драка между сторонниками художника и его противниками. В 1956 году я был на ретроспективной выставке Пикассо в Париже; на улице возле музея, где помещалась выставка, люди спорили с таким ожесточением, что прибежали полицейские.
Республиканская Испания, желая показал любовь испанского народа к Пикассо, назначила его директором знаменитого Музея Прадо. Народная Польша наградила его высоким орденом, Гитлер приказал удалить его картины из музеев. Трумэн назвал его искусство “развращающим” и Черчилль, который на досуге занимается художественной самодеятельностью, пренебрежительно отозвался с живописи Пикассо.
Дворец Гримальди в Анти превращен в музей Пикассо. В музеях почти всех столиц мира имеются залы, где собраны работы этого художника. Говорят, что его искусство понимают немногие. Имя его известно сотням миллионов людей. У него много друзей) него много и противников; одни его называют “буржуазным растлителем”, другие “формалистом”, третьи — “большевиком в искусстве”.
Пабло Пикассо родился в 1881 году в Малаге, на юге Испании. Его отец, Хуан Руис, был художником и преподавателем рисования; он писал предпочтительно букеты сирени и голубей. Мальчик помогав отцу, который поручал ему иногда дорисовывать детали — лапки голубей. (Первые работы Пикассо подписывал “Руис-Пикассо”, а потом выбрал фамилию матери, которую звали Марией Пикассо.)
Отрочество Пикассо провел в Корунье и в Барселоне, учился в художественной школе, потом был принят в Мадриде в высшее художественное училище. Он ездил несколько раз в Париж, много думал о развитии живописи, издавал художественный журнал.
В 1904 году он решил поселиться в Париже, который привлекал его как художественный центр Европы. “В Париже я почувствовал себя свободным, — рассказывает он. — Живи Сезанн в Испании, его, наверно, расстреляли бы…” Он подружился с передовыми писателями топ времени — Аполлинером, Максом Жакобом, с художниками Матиссом Браком. С тех пор он живет во Франции.
Его первые работы, вызвавшие в свое время бурю, были написаны в начале XX века. Теперь эти холсты — “Арлекин” или “Портрет поэта” кажутся классическими, но любая новая вещь Пикассо вызывает восторг одних, негодование других, как и пятьдесят пять лет назад. Однако негодующих с каждым годом все меньше и меньше даже люди чуждые искусству начинают понимать, что от Пикассо ни отмахнешься, что он не один из тех эфемерных ниспровергателей, которые заполняют собой столбцы газет и год спустя забываются. Вот уже шестьдесят лет как Пикассо работает; это немалый срок.
Когда он выставил свои первые работы, еще был жив Сезанн, еще шли споры вокруг импрессионистов, еще мало кто знал имена Ван-Гога и Гогена Европа тогда увлекалась Ибсеном и Малларме, мюнхенскими декораторами, роковыми женщинами Франца Штука и “Островами смерти” Бёклина, эпикурейцами Анатоля Франса, парадоксами Уайльда — мирная, чуть заспанная Европа, не подозревавшая, что десять лет спустя,: душное лето, раздастся выстрел в Сараево и начнутся кровавые годы, тяжелая заря XX века. Искусство Пикассо выдержало испытание временем. Кто теперь любуется Бёклином? Кто помнит футуриста Маринетти, призывавшего жечь музеи? Кто читает стихи дадаистов? А трудно себе представить и 1909 и 1959 годы без Пикассо.
Порой спорят: следует считать Пикассо испанским художником или французским? (У нас некоторые произносят его фамилию по-французски — с ударением на последнем слоге, другие говорят “Пикассо”.) Конечно, Пикассо был и остается испанцем, он страстно любит свою родину; он похож на старого испанца, и характер у него испанский, и вкусы, и многие привычки. Этого никто не отрицает.
Споры начинаются при попытке определить его место в искусстве. Я читал книги французских искусствоведов, которые неизменно говорят об испанской сущности живописи Пикассо, об его истоках — о Греко, о Веласкесе и, конечно же, Гойе, о национальном характере — страстном, мрачном, изобилующем противоречиями. Испанец Д’0рс доказывает, что в живописи Пикассо ничего нет испанского — он связан с искусством Италии и Франции, он — прямой наследник Леонардо да Винчи и Пуссена.
Конечно, он испанец с головы до ног. Но я думаю не о том, откуда он пришел, а о том, чью культуру он в первую очередь оплодотворил. Все его творчество неотрывно связано с путями французского искусства XX века.
Вполне возможно, что, если бы он остался в Испании, его действительно расстреляли бы — это догадки молодого Пабло. Во всяком случае, вне художественной жизни Парижа он не стал бы Пикассо. Значит, нельзя отделить Францию от него и его нельзя отлучить от Франции.
Подобно мастерам Возрождения, Пикассо увлекался многим и за многое брался. Он живописец и скульптор, театральный декоратор и график; много времени он посвятил керамике; по его рисункам изготовляли гобелены. Он иллюстрировал различные книги: “Неведомый шедевр” Бальзака и стихи Гонгоры, “Естественную историю” Бюффона и “Лисистрату”, стихи Элюара “Лицо мира” и “Метаморфозы” Овидия. Он сделал декорации для многих балетов; его вдохновляла музыка Дариуса Мийо и Фалья.
Он все время работает. Когда я с ним познакомился в 1915 году, он привел меня в мастерскую, заполненную холстами. Я увидел натюрморты на пустых сигарных коробках, на кусках фанеры, на стенах. Пикассо, ласково и лукаво усмехаясь, говорил, что порой не может видеть незаписанного пространства. Меня удивила большая пирамида тюбиков с красками. Он объяснил, что в ранней молодости у него часто не бывало денег на краски; вот почему, продав несколько холстов, он закупил краски оптом, “на всю жизнь”. Тогда ему было тридцать четыре года, слава его едва занималась.
В 1954 году я поехал к нему в Валлорис. Он был знаменит и сед, но, как прежде, не переставая работал, в мастерской нельзя было повернуться — холсты, папки с рисунками, скульптура. Четыре года спустя я увидел его в Каннах. На мольбертах были начатые холсты, на столе рисунки. Ему было семьдесят семь лет, но он напоминал мне молодого, тридцатичетырехлетнего художника, который когда-то показывал свои кубистические холсты. Он работает каждый день с утра до ночи. О нем нельзя сказать, что он трудолюбив, — в работе он воистину неистов.
Историки искусства обычно разделяют творчество Пикассо на периоды: “голубой”, “розовый”, “негритянский”, “кубистический”, “классический” и так далее. Мне это деление кажется несколько произвольным. Пикассо всегда искал форм, которые могли бы передать его мысли и чувства. Эти формы порой резко менялись, но не раз он возвращался к тем формам, которые, казалось, оставил, почти всегда он работал одновременно в разных манерах.
Будучи в Париже, Маяковский пошел к Пикассо и видел его работы. Как известно, Маяковский в 1922 году (впрочем, и потом) ненавидел так называемое академическое искусство. Он писал: “Могу рассеять опасения. Никакого возврата ни к какому классицизму у Пикассо нет. Самыми различнейшими вещами полна его мастерская, начиная от реальнейшей сценки голубоватой с розовым, совсем древнего античного стиля, кончая конструкцией жести и проволоки. Посмотрите иллюстрации: девочка совсем серовская. Портрет женщины реалистичный и старая разложенная скрипка. И все эти вещи помечены одним годом. Его большие, так называемые реальные полотна, эти женщины с огромными круглыми руками — конечно, не возврат к классицизму, а, если уж хотят непременно употреблять слово “классицизм” — утверждение нового классицизма. Не копирование природы, а претворение всего предыдущего кубического изучения ее”.
Он мне как-то сказал, что, начиная работу, не всегда знает, в какой манере будет рисовать или писать: “Так, как лучше смогу выразить, что хочу…” Порой форма в произведениях Пикассо настолько непривычна, что она поглощает все внимание, о ней спорят. Но для него самого форма никогда не имела самодовлеющего значения: он пробовал, как лучше передать то, что хотел.
“Я не ищу, я нахожу”, — как-то в сердцах ответил Пикассо людям, которые представляют его путь как непрестанные поиски новых форм. Конечно, он величайший новатор, конечно, он порвал с эстетическими нормами не только академических художников, но и импрессионистов. Он хотел и хочет выразить свою эпоху. Никогда он не работал над формой ради формы. Я не знаю ни одного художника, который был бы так далек от формализма, как этот неистовый бунтарь.
Пикассо не вырос на пустом месте, многие художники прошлого оказали на него влияние: и его соотечественники — Сурбаран, Греко, Гойя, и французы — Пуссен, Энгр, Сезанн, и художники итальянского Возрождения, и древняя Греция, и фрески Помпеи, и Азия, и негритянская скульптура. Он знает старое искусство и любит его. Не раз он вдохновлялся образами предшественников, по-своему их интерпретируя; так, он создал свой “Портрет художника” по Греко. У него есть холсты, рожденные картинами Пуссена, Кранаха, Курбе. Он сделал ряд полотен по “Алжирским женщинам” Делакруа. Недавно он вдохновился “Менинами” Веласкеса. Можно сказать, что он унаследовал все большие традиции прошлого.
В то же время он многое сокрушал. Понятия красоты условны, и негритянская скульптура показывает нам женщину, не похожую на Венеру Милосскую. Пикассо часто нарушает традиционные представления о красивом и уродливом. Порой он мне кажется волшебником, способным дать гармонию, спокойствие, радость, порой страшит разложением природы, плоти, жизни. Никогда он меня не оставляет равнодушным…
Пикассо уже в ранней молодости порвал с принципами импрессионистов: цвет, свет, воздух, природа, как их понимали Ренуар или Писсарро, его не привлекали. Были у него длинные периоды полного пренебрежения к цвету, и, пожалуй, в этом, как и во многом другом, он сродни Леонардо да Винчи. “Я не пишу с натуры, я пишу при помощи натуры”, — говорит он. И вот еще его слова, много объясняющие: “Я изображаю мир не таким, каким его вижу, а таким, каким его мыслю”.
Сюжет картины ему кажется чрезвычайно важным. Литература в живописи ему не мешает, напротив, он ее ищет. У него ряд сюжетов, к которым он в течение пятидесяти лет неизменно возвращается: материнство, ужасы войны, прелесть простоты, трагедия художника, тщетно пытающегося передать великолепие жизни. Он любит некоторых героев мифологии — Орфея, минотавра. Бой быков и страшная голова быка как бы преследуют его. Всю свою жизнь он рисовал голубей, для него это не просто птицы, а любимые образы…
АВТОР: Эренбург И.
ОПУБЛИКОВАНО: Искусство. Автор-составитель Г. В. Наполова. Минск «Пион». 1998. С. 244-248.
Комментариев пока нет, вы можете стать первым комментатором.